Все описанные в рассказе события происходили в 2010 году при проведении экспедиции по маршруту Якутск — Магадан.

I

Хлопнула дверца кабины, машина рыкнула солярным выхлопом и, мигнув на прощание красными фонарями, исчезла в занавеси, еще не успевшей осесть, дорожной пыли. 

Все мы добрались до места, откуда начнет самостоятельно двигаться наша небольшая, состоящая из трех человек, экспедиция. Остались позади рваные сны и гул авиаперелета из Красноярска в Якутск, перегарная суета паромных переправ через Лену и Алдан, неприветливость якутских селений и каменистая тряска колымской трассы… Впереди нас ждут разноцветные горы и черные ущелья хребта Сунтар-Хаята. 

До них еще долгая дорога по косам и обрывам реки, что бежит из холодного сердца этих гор. Мертвенно-синие наледи, серые прижимы прибрежных скал, сухой частокол сгоревших деревьев, тугой плен кедрового стланика по берегам, удушающие перины седого мха-ягеля — часть мозаики, из которой будет складываться наш путь. И мы только в начале этого пути. 

Начало пути… Моему взору открылась окраина заброшенного, стоящего на берегу реки, поселка и небольшое густо заросшее иван-чаем поле старого аэродрома. Линия улицы еле угадывалась по полусгнившим и разбитым крышам домов, то тут, то там видневшимися среди густых зарослей. Тайга почти поглотила строения. 

Идти по аэродромному полю к поселку было легко. Стебли иванчая с хрустом ломались под ногами, а проплешины утрамбованного базальтово-черного аэродромного покрытие были ровными, как шоссе. 

По мере приближения к окраине шум реки затихал. И когда мы вошли в поселок, то улица встретила нас неправдоподобной тишиной. Было так тихо, что невольно хотелось зашуметь, сделать какое-то движение, чтобы нарушить эту тишину… 

Прямая линия улицы обрывалась на берегу реки, за быстрым течением которой вставали горы. Долина реки постепенно погружалась в предгрозовые сумерки. Безмолвными фантомами вдали изредка проблескивали фиолетовые ниточки молний, но звука грома еще не было слышно. Приближалась гроза. Казалось, что окружающее пространство уменьшилось, и горы плотную обступили поселок. Духота усилилась.

Мы быстро шли по улице, изредка перебрасываясь фразами о качестве той или иной развалины — выбирали место для ночлега. Надо было спешить. Судя по черноте неба дождь обещал быть сильным. Но дома были похожи один на другой — проломы в крышах, разбитые окна, выломанные и брошенные тут же двери... Конечно, можно было приютиться в любом из них, но мы шли дальше, надеясь найти что-нибудь лучше, чем увиденное.

И уже подходя к концу улицы, мы услышали звук. Необычный звук в тишине — то ли скрип, то ли плач… Как будто за густой травой плакал ребенок. Плакал тихонько и горько.

Я резко остановился и оглянулся на товарищей. Сказать, что меня охватила оторопь — это не сказать ничего… Мы замерли на месте!

Сколько мы так стояли, я не помню. Долго. Наконец, я громко кашлянул, как бы обозначая наше присутствие, и прислушался. Звук не исчез и не изменился. Он шел из-за стены густых зарослей, что окружали какое-то пространство на противоположной стороне улицы. Как я не всматривался в эту зеленую стену — ничего небыло видно.

И тогда я решительно шагнул в заросли в направлении звука. И пока пробирался сквозь зелень стены сорняков, звук исчез.

Я вышел на небольшую полянку — в прошлом ухоженный палисадник и увидел качели. Посреди высокой травы одиноко стояли старые детские качели. Ржавые стойки, облупившаяся синяя краска на них и забытый облезлый желтый пластмассовый слоник на рваном, высохшем и скрученном черном дерматине маленького сиденья.

Следом подошли товарищи. Мы постояли, удивленно рассматривая качели и слоника. Обсудили свои мысли по поводу возникновения звука. Сергей вообще ничего не усмотрел в этом звуке, а мне показалось, что когда я вышел из кустов, качели качнулись и замерли… 

— Ветер вполне мог раскачать эту развалину, а она вон как скрипит, — сказал Володя. 

С этими словами он качнул качели. Те, тонко пискнув, тут же остановились…

Палисадник примыкал к вполне сносному дому. Крыша строения была почти целой, дверь на месте, стекла в окнах целы. Даже маленькая веранда была застеклена. 

Через улицу напротив дома расположилась огромная свалка старых механизмов — гусениц от тракторов, железных колес-звездочек, моторов, частей автокранов и кузовов… Красная краска ржавчины железной свалки разбавлялась разноцветьем бытового мусора и зеленью травы. Удивительно, но вид этой свалки не раздражал. Нагромождение технических деталей и хаос красок заинтересовывали взгляд. А строгая линия тополей вдоль дороги придавала этому пейзажу некую законченность. Но что-то все же смущало меня в этой картине.

И когда мы подходили к крыльцу дома, я вдруг понял, что меня смущало в этих тополях. Их кроны не качались. Ветра не было…

Чернота туч заполнила почти все небо, оставив тонкую полоску его сине-вы на западе, откуда мы пришли. Духота наваливалась все сильнее. Нам уже физически хотелось прохладного дождя, благо — крыша рядом. И дождь не заставил себя ждать — сначала зашелестели заросли от первых капель. Потом их стало слышно на крыше, затем на земле. Эти капли были почти горячими и облегчения не принесли. Опять сверкнули ниточки молний. И тотчас ударил раскат грома. Что тут началось! Праздник воды! Пошел настоящий ливень. Капли не барабанили по крыше, а грохотали потоками. Молнии копошились в небе сине-фиолетово-оранжевыми снопами, и со всех сторон — гром, гром, гром! 

Этот карнавал ненастья мы наблюдали, расположившись под навесом крыльца приглянувшегося нам дома. Сначала попытались открыть входную дверь, чтобы войти, но она настолько разбухла и не поддавалась, что даже оторвали дверную ручку. И теперь, привалив рюкзаки к перилам, пережидали ливень.

Через час ливень стал стихать и вскоре сошел на нет. Чернота неба ушла за горизонт и уже подошли бледно-серые сумерки вечера. Темноты, как таковой, небыло. Высокие широты Якутии баловали нас белыми ночами.

Входную дверь открыли топором. Да и то пришлось попотеть, чтобы вставить лезвие между дверью и косяком — настолько разбухла древесина. И не вставили, а вбили поленом. При отжиме из древесины двери высочилась мутными каплями на лезвие вода — как разбухла. Еще несколько усилий!...

II

Еще несколько усилий, и дверь нехотя поддалась. Мы откинули в сторону тяжелое колесо-звездочку, которым сначала хотели выбить дверь, и рывками распахнули её.

Перед нами была замусоренная прихожая с полками на стенах. На полках и на полу валялись какие-то электронные блоки, обрывки бумаги, обрезки войлока, банки… Справа от входа была вторая, открытая дверь в дом.

Оставив рюкзаки на крыльце, мы пошли осматривать наше неожиданное жильё. За открытой дверью оказалась большая и совершенно пустая, можно даже сказать, чистая, если не считать пыли, комната. В противоположном конце комнаты два окна — они давали хороший свет. Свет мягко падал на желтые рваные обои стен и пол. Судя по форме досок, а в профиль они были почти полукруглыми, пол был очень старый. Бросилась в глаза и окраска пола. Темно-коричневая, с большим количеством слоев на сколах и около стен, где были оторваны плинтуса. Сразу за порогом, метрах в двух от двери, темнел распахнутый лаз в погреб.

Справа от входа виднелся проход в следующую комнату, как оказалось, последнюю в доме. Это была маленькая комната с печкой в дальнем углу. Небольшой стол и стул, вернее сказать, остатки стула — такова была мебель в этой комнате. Чисто, как и в первой комнате, но так же пыльно. 

Чтобы попасть в эту комнатку, нам пришлось, оставляя следы мокрых ботинок на слоях пыли, переступить через распахнутый лаз.

Обернувшись к Володе я попросил его закрыть крышку лаза, «дабы не упасти в него ночью тому, кто будет выходить по потребностям». Просьба, с небольшими комментариями, тут же была выполнена.

Перетащив рюкзаки, мы капитально разместились в маленькой комнате. Натаскали досок с веранды, разломав там остатки какого-то шкафа, затопили печь. Вскоре закипела вода в котелках. Стало жарко.

Я устроился в углу комнаты напротив входа и печки. Спальный мешок расстегивать не стал — просто бросил на коврик. Вездесущая пыль наводила на грустные размышления о нашем внешнем виде завтра утром…

Поставить стол посередине маленькой комнаты для ужина нам пришлось из-за дождя. Мы попытались расположиться поужинать на крыльце, но он, снова начавшись, настойчиво попросил нас вернуться в дом. 

Тем временем из-за горы опять наползла лиловая чернота грозового фронта и окончательно задушила сумерки. Горы вокруг поселка, как магниты, притягивали молнии, которые вновь сверкали со всех сторон. Ветви тополей за окнами бросали резкие черные тени то на пол комнат, то на стены, то на потолок. 

Для освещения стола мы закрепили один электрический фонарь прямо над столом, а два других прикрепили к курткам. Печка бросала красные отблески на стены, свет фонарей желто освещал почти по-домашнему накрытый стол. Настроение было почти беспечным.

Молнии продолжали освещать комнаты злыми вспышками черно-белого света. И в какой-то момент в одну из таких вспышек краем глаза я увидел, что дверца лаза погреба медленно поднимается…

Я, вне себя, захлебнулся воздухом, вся кожа на теле стянулась, взмокла, сердце замерло, а затем больно ударило толчком в грудь… Я судорожно, без размаха, кинул кружку в сторону погреба, как оттолкнулся от этой черной пропасти в нем… и закричал.

Мои друзья остолбенели от неожиданности. Володя обхватил меня, думая, что я сейчас упаду, что у меня сердечный приступ и меня надо поддержать. При этом наши фонарики погасли, остался гореть только тот, что был над столом. Вспышки молний, гром, метания луча света фонаря, мой визг, крики друзей…

… и поэтому не помню, сколько это продолжалось. Я пришел в себя оттого, что почувствовал спиной угол комнаты и боль от гвоздя, который торчал в стене и сейчас уперся в лопатку. Я медленно осознавал, что друзья рядом, что они ничего не боятся и мне надо… 

Мне надо было посмотреть на погреб.

С огромным трудом на ватных ногах, почти мертвый от страха, я подошел к погребу и осветил крышку. Еще два луча фонарей моих друзей уперлись в её доски. Ничего! Даже на беглый взгляд было видно, что она не открывалась — комки грязи от ботинок глубоко застряли в щели по периметру крышки, местами почти закрыв эту щель...

Теперь мне требовалось объясниться с товарищами. Я вкратце рассказал им о том, что я видел. При этом я постоянно оглядывался в серую тишину соседней комнаты. Руки мои тряслись… 

Их реакция была нормальной — они стали меня успокаивать. При этом они говорили, что это молнии и тени так играют на полу, что такое бывает, когда моргаешь, что боковое зрение и не такие штуки преподносит… И как бы в завершение этого разговора Володя взял стул, подошел к погребу, резко открыл его и бросил стул вниз. Захлопнул крышку и топнул по ней ногой. 

— А если тебе и этого мало, так я сей момент запечатаю твои придумки, — с этими словами он вышел на крыльцо и тут же вернулся с колесом-звездочкой в руках. Почти торжественно и осторожно он положил эту тяжесть на крышку и снова топнул ногой по ней, как бы впечатывая. 

Скоро мы стали укладываться спать. Я молча перенес спальный мешок к печке подальше от двери, чтобы не видеть в проеме двери темноту соседней комнаты. 

Я долго не мог уснуть. Лежал, прислушиваясь, боясь каждого звука, ловя себя на том, как напрягается все тело… 

Товарищи храпели, и этот храп постепенно меня успокаивал. Печь отшелестела последними угольями и погасла, потрещав окалиной остывающей ржавой плиты. Сумерки за окном светлели. 

Лежал и думал о том, что какой-то важный штрих в последних событиях отсутствовал. Чего-то не было, что-то должно было случиться, но не произошло… Какая-то очень важная, но незаметная деталь событий встревожила мой разум. Какая?

И, уже засыпая, я буквально увидел это. Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз… Звук! Звука падения стула в погребе не было...

Мгновенно вспотев, я вскочил, порвав при этом молнию у спального мешка. Товарищи подняли головы и, заспанные, с недоумением смотрели на меня. Немая сцена длилась несколько секунд… 

Я молча смотрел на них и чувствовал, как меня начинает обволакивать нереальная тишина. Ни звука не доносилось с улицы. Птицы, ветер, дождь… Хоть кто-нибудь! Слух не находил ничего, кроме этой тишины…

Тишина давила меня, буквально заталкивала в угол комнаты. Страх, неописуемый страх… Нет, животный ужас сковал меня.

И тогда я разразился тирадой. Я говорил громко, почти кричал о том, что надо идти, что мы все проспали, что… Говорил и надеялся. 

Надеялся на то, что меня некому больше слушать в этом доме, кроме моих друзей.

III

Собирать рюкзак я решил на улице. Наскоро забросил в него спальный мешок и буквально прошмыгнул мимо погреба на улицу. Так прошмыгнул, что даже выгнулся при этом, будто боясь чего-то прикосновения…

Выскочив на дорогу, я чувствовал, как отступают ночные страхи. Улица, милая улица! После ночных кошмаров она казалась такой просторной и безопасной...

Сырость после дождя была необыкновенная, но я нашел под навесом пару растрескавшихся от старости фанерных ящиков и теперь, разломав их, устроил что-то вроде сухой площадки для рюкзака. Несмотря на протесты моих друзей, я развел костер прямо посередине улицы и принялся за приготовление завтрака.

Туман постепенно рассеивался, открывая поселок. Ряд тополей заканчивался сразу за домом. Заканчивался сухим, очень старым, видимо, расщепленным молнией деревом. 

Мельком бросив взгляд вдоль улицы, я увидел, нет, скорее почувствовал какое-то движение среди крон тополей.

Черно-серый, как будто лохматый комок подскакивал в этих кронах, постепенно приближаясь ко мне. И вот уже среди ветвей ближайшего тополя сильно всплеснуло черным и… на забор против меня сел ворон. Грязный, весь какой-то облезший, он производил отвратительное впечатление.

Я взмахнул рукой, отгоняя эту образину. Бесполезно — только голову наклонил, упершись в меня взглядом мутно-красных бусинок глаз.

— Вот это экземпляр! — Сергей вышел на крыльцо и теперь тоже созерцал сие творение. — Давно сидит? 

— Только появился, — сказал я сипло и откашлялся.

Сзади снова скрипнуло крыльцо — это из дома вышел Владимир. 

— Опа! Орнитология не знает примеров, чтобы дохлые птицы летали! — он изумленно рассматривал ворона.

— Что значит «дохлые»? — Сергей недоуменно оглянулся.

— Так замерзнуть должен был давно — перьев нет, видишь? — Владимир резко выбросил руку в направлении птицы.

И тут произошло то, что заставило нас отпрянуть назад. Ворон резко, даже стремительно спрыгнул с забора в нашу сторону. Сделал два-три прыжка к нам и, остановившись, прокаркал. Прокаркал, как прокричал. 

Мы замерли. Замер и ворон, сверля нас злобными мутно-красными бусинками. Затем, как бы нехотя, повернулся и подскочил в воздух. Свой полет он направил в сторону небольшой горки, что возвышалась на противоположном конце поселка. На фоне её и исчез.

— А что это он не боится? Слышь, орнитолог! — Сергей обращался к Владимиру.

— Людей давно тут нет, вот и хозяйничает. Привык командовать, — Володя озадаченно смотрел на горку.

— А что ест-то такая птица? Тут же нет ничего? — теперь уже я заинтересовался странным поведением ворона.

— Это не ворон, а ворона, обыкновенная ворона. Питается на помойках, не брезгует и падалью. Чистильщик, короче, — Володя продолжал смотреть на горку.

— Какие помойки? Все уже давно сгнило и заросло, ты сам видел! 

— Ну, значит, падалью питается, мышами, рыбкой мелкой по берегам. Нет витаминов — одни яды, вот и облез, бедолага, — Володя хмуро смотрел уже на меня.

— Все, быстро едим и уходим. Разговорились тут! — Сергей решительно двинулся к костру. 

Завтрак прошел в молчании. Ели демонстративно не спеша, но как-то нерационально быстро. Как потом оказалось, каждый думал о птице, о тенях от вспышек молний на погребе, моем испуге…

IV

Первым, как всегда, собрал рюкзак Сергей. Немного посидел, наблюдая, как я укладываю вещи. Встал.

— Вас ждать — себя не любить! Я тут пройдусь до конца улицы, поснимаю туман и поселок, а вы догоняйте — у реки жду, — с этими словами он бодро зашагал по улице в конец поселка.

Я заторопился и быстро собрал свой рюкзак. Володя собирался в доме и не выходил.

Я не люблю подгонять товарищей на маршруте, да и выходить, если честно, не спешил — настроение было так себе, не ходовое. Очень хотелось спать. Да и костер надо было как-то затушить. 

Решил завалить угли кусками железок с помойки. И, натаскав несколько листов ржавья, сел у догорающего огня. Володя совсем не торопился.

Солнце уже почти оторвалось от горы и хорошо грело. Я прислонился к рюкзаку и закрыл глаза. Мысли сами собой вернулись к прошедшей ночи… И не заметил, как задремал.

Мне приснился сон, что будто бы я стою в совершенно пустой комнате. И кто-то меня зовет по имени. Тихо-тихо так зовет. Я мучительно прислушиваюсь, прислушиваюсь…

И просыпаюсь.

На крыльце дома стоял Владимир и молча смотрел на меня. Его вид меня испугал. У него было белое лицо. Совершенно белое лицо — я не думал, что это так страшно. Он молча смотрел на меня и показывал рукой в сторону двери. И тут я заметил, что он держит, нет, судорожно сжимает в другой руке ружьё.

— Иди там, посмотри, — еле шевелились его губы.

— Что, Вов? Кто там?.. — я шептал и уже умирал от страха.

— Погреб… Погреб…

И тогда, собрав остатки мужества… 

Не было никаких остатков мужества. Были какие-то рваные куски действительности вперемешку с ощущением нереальности происходящего, с диким ужасом осознания, что это происходит со мной, что надо что-то сделать, что сейчас случится что-то невозможное…

Я вошел в дом. Как в воду холодную вошел — замерло всё внутри.

Помню боль в руках — так сильно я сжимал в них ружье…

Помню звон в ушах — тишина опять затопила всё…

Помню хрипы. Хрипы нашего с Вовкой дыхания…

То, что я увидел в комнате…

Колесо-звездочка своими острыми углами сняла целую стружку краски с досок крышки погреба, съехав по ней от начала до петель.

Крышка погреба ночью поднималась…

Странно, но мы не выскочили из дома с воплями, а тихо вышли. Молча закрыли дверь, при этом она как-то легко закрылась. Неестественно легко. 

Забросили на плечи рюкзаки и, неосознанно стараясь не шуметь, пошли по мокрой траве улицы по следам Сергея. Уходили от дома, неся на плечах ощущение тяжести недоброго взгляда, боясь оглянуться и борясь с желанием заорать от ужаса и кинуться сломя голову прочь…

Сергей ждал нас на небольшом пригорке за мелкой протокой реки. Он даже костерок разжег, спасаясь от комаров.

Мы молча подошли к нему и, скинув рюкзаки, обернулись в сторону поселка. 

Туман уже рассеялся окончательно. Улица открылась почти вся, дома были как на ладони, кроме нашего — его загораживали деревья. Дальняя горка еще частично укрывалась клочками тумана. Туман там был какой-то тонкий и разноцветный… 

Володя долго смотрел в сторону горки, потом полез в рюкзак и, достав бинокль, приложил его к глазам.

Смотрел он долго и все время в одну стороны — на горку. Потом молча передал бинокль мне, кивнув головой в ту сторону.

На склоне горки, ближе к поселку, притулилось маленькое, все в разно-цветно-облезших и разнокалиберных надгробьях, кладбище.

Туда улетела птица.

V

До перевала мы шли семь дней. 

Не повезло нам с погодой — дожди и туманы стали нашими постоянными спутниками. Утро будило нас шелестом капель по тенту палатки, день пеленал наше движение в сети мелкого дождя, вечер накрывал влажными туманами, ночь шептала моросью. А утро снова будило нас шелестом капель. И так день за днем, день за днем…

Река вздулась. Зажатая в тесном ущелье, она затопила все косы грязной водой и буквально «выжала» нас на каменистые, обрывистые склоны окружающих её гор. 

Обросшие черным мхом камни этих склонов... Страшное препятствие. Их грани острые, как ножи — ни опереться, ни ухватиться. Страх не упасть на эти лезвия заставляет взгляд метаться в поисках точки опоры. Но правильно поставить ногу мешает кедровый стланик. Его влажная и колкая лохматость закрывает весь вид впереди… Боже сохрани встать на его тонкие, причудливо изогнутые и мокрые ветви — падение будет последним. 

Причудливый узор ветвей покрывает все склоны паутиной, и нет даже намека на тропу. Животные здесь не ходят — смертельно опасно. Поняли это и мы.

На третий день, измученные до изнеможения, принимаем решение: вверх! Надо подниматься наверх, на хребет, на самые скалы. Подниматься, уходить от реки, уходить из этого каменного черно-зеленого ада.

Этот подъем был очень тяжелым. Мы не устали — мы шли почти мертвыми от усталости. Шли… Мы ползли, подтягиваясь среди камней и веток на руках. Мы рычали от боли и бешенства, когда колени натыкались на ножи камней, притаившихся подо мхом. Мы злобно матерились, когда ноги соскальзывали по пленке мокрого мха-ягеля, и ветви стланика с размаха хлестали по нашим лицам. Мы шипели от бессилия, когда кроны корявых, гнилых зарослей ольхи выливали на нас ведра ледяной воды. Мы судорожно хватались за ветки стланика, отбрасываемые весом рюкзака назад, в пропасть. Мы стояли мокрые среди этих камней, зарослей, переводя и успокаивая дыхание и сердце, набираясь сил… И снова шли, подтягивались, ползли… 

Четырнадцать часов прошло с того момента, как мы повернули на подъем.

И мы поднялись! Хребет прогнулся острой гребенкой скал — нашему взору открылась долина реки. Гадкая, невыносимо гадкая, там, внизу… Но отсюда, сверху она была прекрасна. Мы стояли счастливые и умиротворенные. Снисходительные, как боги. Мокрые, измотанные такие боги… Боги улыбались. 

К концу седьмого дня от поселка мы вышли к одинокому чуму. Там жил охотник. Эвенк Анатолий. Давно одинокий, не имеющий своих оленей, он занимался свободной охотой. Летом помогал оленеводам из Оймякона отгонять небольшие стада на колымскую трассу для продажи мяса, а зимой сидел в избушке под перевалом на реку Юдому. Крепенький такой мужик, толковый.

В тот вечер мы долго сидели у него в чуме у костерка. Можно было и на улице, но дождь опять пел свою песню. Разговоры были обо всем. Вопросы он задавал всякие-разные, но слушал как-то невнимательно. Это уже потом я понял, в чем тут дело. Анатолий торопился много узнать и услышать — долго не видел людей. Печать одиночества лежала на всем. Дикий беспорядок в чуме на самом деле оказался строгим порядком. Анатолий знал, где и что лежит. Было поразительно видеть, как он ловко достает спички или иную мелочь из куч вещей и припасов. 

Темы менялись, и разговор плавно перешел на наш маршрут. Мы рассказали ему о том, откуда мы, как ехали, как приехали в поселок, как искали место ночевки, как… 

И тут Анатолий встрепенулся. Или испугался? Он даже отпрянул от меня, когда я начал говорить о крыльце дома.

— Вы заходили в дома? — почти прошептал он.

— Да. Ночевали там в одном… А что? Что такое? — забеспокоился я.

— Вас что, шофер высадил и уехал? И ничего не говорил? — снова вопрос.

— Да нет же, уехал и всё, — я почувствовал, как морозец опять течет по моей спине.

— Страшное что-нибудь было? — Анатолий в упор смотрел на меня.

— Ну, не страшно, а как-то жутковато там было… — я уже всерьез стал бояться. 

— Мы там не ходим. Стада мимо гоним, мимо поселка не едем — перевалом идем, — Анатолий потянулся за сигаретой — А вы ничего не видели, вам и лучше.

— А что мы должны были видеть? — голос Володи буквально звенел.

— Ну, не видели, да и не видели, — он замолчал. 

VI

Утром Анатолий вызвался проводить нас по тропе до перевального озера, мол, там стадо большое стоит и ему надо к бригадиру оленеводов. Погостить надо. 

Вышли мы рано, шли в хорошем темпе, и уже к обеду вдали появилось озеро.

На берегу стояли чумы и палатки, горел костер. Около костра сидели люди. Нам навстречу выскочили собаки, а вслед им из палаток высыпали ребятишки, дети оленеводов. 

Мы вошли в лагерь. Нас обступили, многие улыбались, похлопывали по плечам, здоровались.

Мы скинули рюкзаки, моих друзей уже тянули в большую палатку — приглашали кушать.

Анатолий присел к костру и о чем-то негромко разговаривал с бригадиром оленеводов. Прислушиваться было бесполезно, да и неловко, — разговор был тихий и шел на эвенкийском языке. 

Но моих знаний эвенкийского языка вполне хватило, чтобы напрячься, услышав обрывки фраз: «… эрупчукэ-кун бикит… илтэс бучэ… мудавсипты илтэмнэк нэнэрэн… тэгэ…» («… очень плохой поселок… пройти мимо мёртвого… последний он проехал… племя…»).

Я, видимо, неловко застыл, прислушиваясь к разговору. А повернувшись, поймал на себе внимательный взгляд бригадира. Нет, скорее взгляд был удивленно-напряженным. Медно-красное, в отблесках костра, лицо казалось каменным. Куда исчезла его улыбчивость? Что сказал ему Анатолий?

— Ты понимаешь наш язык? — спросил он.

Чтобы как-то сгладить возникшую неловкость я виновато улыбнулся и кивнул:

— Немного совсем.

— Тогда мы будем говорить только по-русски, прости, — сказал Анатолий и заулыбался.

Спросить его, почему «эрупчукэ-кун бикит» и при чем здесь слово «мертвый», я не осмелился.

Вечер в стойбище оленеводов пролетел, как один час. Мы снова рассказывали о наших планах, показывали снаряжение, фотоаппаратуру, карты. Нас угощали жареным, вареным, запеченным мясом, лепешками и чаем. Боже, какой был ароматный чай!

Уже утром, собираясь, мы обменялись адресами. Я обещал бригадиру, что вышлю ему карты района и фотографии, что мы делали вечером. 

К нам подошел Анатолий.

— Серег, ты мне пришли фотографии тоже, — попросил он.

— Куда? На перевал?! — изумился я.

— Не, ты бригадиру в Томтор отправь, я там зимовать буду, — Анатолий неловко улыбнулся.

Я клятвенно пообещал.

После завтрака наша группа начала движение. Тропа была хорошая, мы уходили быстро. Нас не провожали.

Уже у границы леса я обернулся, прощаясь взглядом со стойбищем. Одинокая фигурка Анатолия еле виднелась на фоне огромного хребта. Он поднял руку в прощальном приветствии.

VII

После Нового года я отправил в Томтор все, что обещал, и просил в письме Анатолия ответить. Анатолий написал маленькую, совсем крохотную записку с благодарностью. На следующее письмо, отправленное ему в конце марта, Анатолий не ответил. Важность переписки была невелика и я, почти забыв о ней, спокойно ждал.

Прошло лето. Уже в конце августа я снова написал ему. 

И вот, в начале ноября пришло письмо из Томтора. Писал мальчишка-сосед Анатолия.

Я привожу здесь часть этого письма.

«… но снега было очень много. Толька не смог провести стадо через перевал. И дорогу завалило. Спустился к реке. Моего папку он отправил за солью на базу. Сказал, что будет у ржавого балка ждать. Ты там со своими мужиками был — помнишь? Папка быстро обратно ехал. Но наледь на реке началась — в обход поехал. К балку через пять дней приехал. Толька не стал его ждать — к трассе через поселок погнал стадо. Папка Тольку не догнал — потерял. Стадо нашли у поселка. Нет, за поселком. И там и там стадо было — разбежались олени. Толька совсем пропал. Все искали. Пропал совсем — ни следа нет».

Поиски ни к чему не привели. Анатолий бесследно исчез в районе поселка в середине марта 2011 года.

Автор: Сергей Паршуткин