ПУТЬ В БЕЗДНУ
Добраться до металлической двери, скрывающей уже до боли знакомый тупиковый коридор, открыть ее и войти внутрь было делом от силы четырех минут.
Наличие кирки ясно говорило о цели моего путешествия. Я уже давно понял, что стенка, противоположная входу, таит за собой пустоту, как, впрочем, и аналогичные стенки пяти других коридоров. Если что и определило выбор именно этого коридора, то это лишь близость «Юбилейного» к моему дому.
Первый удар кирки показался мне просто оглушительным, и я отошел назад, чтобы поплотнее прикрыть дверь, по мере возможности пытаясь подстраховаться от всяких случайностей. Затем вернулся к бетонной стене и вновь взмахнул тяжелым инструментом.
Бетон поддавался неохотно. На пол сыпались мелкие осколки и цементная пыль, а на стене оставались лишь жалкие царапины. Стоящий на вещмешке фонарь освещал небольшой участок стены, на котором плясала в фантастическом танце моя изломанная тень. Потом дело пошло веселее. Я приноровился, и мне то и дело приходилось отступать в сторону, оберегая ноги от падения особо крупных кусков. По моему лицу бежал пот, но я продолжал свою работу с размеренностью часового механизма.
Внезапно я почувствовал что-то вроде сквозняка. Обернувшись, я убедился, что дверь по-прежнему прикрыта, и в тот же момент понял в чем дело. Подойдя к стене, я увидел, что в самом центре созданного мной кратера появилось маленькое отверстие. Я жадно прильнул к нему, но увидел лишь темноту. Фонарь тоже не помог: невозможно было смотреть и светить одновременно. Схватив кирку и чувствуя, как близка моя цель, я стал с неистовством наносить удар за ударом. Отверстие стало величиной с яйцо, потом с кулак, с голову, потом...
Потом огромный кусок стены словно исчез, вывалившись куда-то во внешнюю темноту, и я, едва не отправившись вслед за ним, от неожиданности выпустил из рук канувшую в бездну кирку...
Через мгновение снизу донесся оглушительный, многократно усиленный эхом удар...
Когда все стихло, я еще минут пять сидел не двигаясь, забившись в угол у входной двери. Мне казалось, что весь город услышал этот ужасный грохот. Мне представлялось, что сюда уже спускается отряд ОМОНа с приказом захватить меня живым или мертвым (лучше — мертвым, мелькнуло у меня в голове из какого-то боевика). Во всяком случае, я долго не мог поверить, что случившееся не коснулось ни одного человека кроме меня.
Совершенно случайно я вспомнил, что в вещмешке у меня, в бутылочке из-под детского питания есть граммов сто пятьдесят медицинского спирта (готовился я серьезно). Мне показалось, что сейчас самое время его использовать. Достав бутылочку и заполнив ее по самое горлышко водой из фляжки, я разом опрокинул в себя получившуюся «неменделеевскую» смесь.
И вы знаете, полегчало. Правда уже через минуту я принялся разговаривать вслух с самим собой, но это меня не особенно озаботило. Прекратилась предательская дрожь, и во мне снова проснулся инстинкт исследователя.
Подобравшись вплотную к образовавшемуся пролому, я осторожно посветил в темноту. Напротив, метрах в десяти, на стене возникло подрагивающее световое пятно. Поведя фонариком туда-сюда, я выхватил из темноты еще одну, боковую стену, находящуюся правее от меня, а также низкий потолок, который, судя по всему, представлял единое целое с потолком моего коридора. Посветить вниз мне не сразу хватило решимости, потому что для этого надо было просунуть голову и плечи в проделанное мною отверстие, но как раз на это подвигнуться было совершенно невозможно, поскольку я почти зримо видел, как от моего неловкого движения из стены с неторопливой неизбежностью вываливается еще один кусок, в обнимку с которым я и лечу в неизведанные глубины Земли...
До пола оказалось метров семь. Та часть зала, которая была видна мне, оказалась совершенно пустой (если не принимать во внимание разлетевшихся по полу кусков бетона и моей, лежащей чуть в стороне кирки). Для того, чтобы разглядеть, что находится левее меня, я попытался высунуться чуть дальше и тут же издал изумленное восклицание. На такую удачу я даже не рассчитывал: в каком-то метре от нижнего края отверстия прямо подо мной в стену были вделаны уходящие вниз металлические скобы.
Я хорошо помню чувство умиления, охватившее меня (возможно, оно объясняется принятым внутрь алкоголем, но это дела не меняет). Если бы я был верующим, то, наверное, принес бы благодарственную молитву Господу, а так я просто стал напевать во весь голос «Yellow Submarine», радуясь, как далеко разносится мой голос по подземелью. Возможно, эйфория моя не была бы тогда столь полной и сильной, если бы мне пришел в голову простой вопрос, который я задал себе гораздо позже: а для кого, собственно, предназначена лестница, ведущая в никуда?..
Внезапно я успокоился. Движения мои стали собранными и уверенными. Привязав к захваченной стропе вещмешок, я спустил его вниз, за ним последовал включенный фонарь, привязанный ко второму концу стропы, после чего я сбросил вниз и саму стропу. Штормовка тоже оказалась на полу зала, когда, после неудачной попытки, я понял, что в ней мне просто не протиснуться в отверстие. И, наконец, под звучащие в моей душе фанфары, внизу очутился и я.
— Приехали, — сказал я вслух.
Свет фонаря бил в торцевую, уже знакомую мне стенку, поэтому, торопливо нагнувшись, я подхватил его и повернул в противоположную сторону.
Луч выхватил из темноты... пустоту.
Я чуть не выронил фонарь из рук, настолько это было неожиданно и, не побоюсь сказать, страшно. В первый миг мне показалось, что передо мной разверзлась гигантская пропасть, на самом краю которой я стою, беспомощный и беззащитный. Но это лишь в первый миг. Фонарь дрогнул в моих руках, и луч света скользнул по закругляющейся стенке.
Тоннель.
Гигантский, метров десяти в диаметре тоннель, уходящий под углом градусов в тридцать куда-то вниз, в темноту.
Когда я немного пришел в себя, я внимательно рассмотрел то, что мог позволить мой, не очень мощный источник света. Да, внушительное сооружение. Бетонные стены с грубой поверхностью. Металлические укрепляющие кольца. И... обычная лесенка, ступенька за ступенькой спускающаяся вниз, туда, где луч моего фонаря оказывался бессильным.
Раздумывал я недолго. Надев штормовку, я смотал и спрятал стропу, а затем, закинув на плечи лямки вещмешка и повесив на грудь фонарь, стал осторожно спускаться вниз.
Ступеньки были широкими и удобными. По ним можно было идти, даже не глядя под ноги, но я не хотел свалиться в какую-нибудь внезапно открывшуюся яму, поэтому спускался неторопливо, придерживая фонарь так, чтобы видеть лестницу впереди. Временами я переводил луч прямо перед собой, но по-прежнему видел лишь свод тоннеля, охваченный металлическими кольцами.
Миновав сотую ступеньку, я начал прикидывать, на сколько метров я спустился, и вышло, что не меньше чем на пятнадцать. На сто тридцатой ступеньке мне показалось, что я вижу край свода тоннеля, а еще через десять ступенек я убедился, что так оно и есть, и впереди открывается зев еще недоступной моему взгляду темноты. На двухсотой ступеньке спуск кончился, и луч моего фонарика нерешительно поднялся от пола.
Я стоял... на станции метро.
* * *
СТАНЦИЯ «КУРЧАТОВСКАЯ»
Да, я находился на станции метро.
Вы не поймете моего состояния. Вы были готовы к восприятию того, что я вам сейчас сказал, с самого начала моего повествования. Поэтому сейчас вы облегчено говорите про себя: «Ну, наконец-то. Наконец-то он дошел до этого места.» И вам при этом совершенно не доступны мои тогдашние мысли и чувства.
Возможно, я просто не умею рассказывать, эффектно подводя историю к самому главному, если вы ничуть не удивились тому, что я увидел. Если вы сидите сейчас с постными, вежливо-спокойными лицами. Конечно, может быть, вы просто не верите мне, и тогда это другое дело. Но если хоть один из вас не считает мои слова вымыслом, попытайтесь понять мое потрясение — Тайна оказалась совсем не такой, какой я ее представлял!
Скажу честно, я был готов ко всему. Я готов был обнаружить здесь и тайный лабиринт древних эпох, и гигантское бомбоубежище, и мощный ускоритель заряженных частиц, и продовольственные склады, и подземные заводы, и шахты баллистических ракет, и даже, допускаю, мрачные стратегические транспортные артерии... Но обнаружить некий подземный дворец — нет, это было выше моего понимания, это шло вразрез со всеми моими догадками и предположениями!..
Еле передвигая деревянные ноги, я прошел вперед по толстому слою пыли, покрывающему мраморный пол. Мне было нехорошо. Оформление станции являло собой разительный контраст с грубой отделкой тоннеля, по которому я только что спускался. Луч света выхватывал из темноты то тонкие металлические колонны, облицованные рифленой нержавеющей сталью со вставками из малиново-розового родонита, то панно из смальты, украшающее плафоны, встроенные в свод зала, то высокую статую, стоящую в нише противоположного конца станции... Мне совершенно не хватает подходящих слов, чтобы описать это, но — просто представьте какую-нибудь из станций московского метрополитена, и вам все станет ясно.
Разумеется, здесь не было яркости, блеска и чистоты, привычных взгляду пассажира столичного метро. Темноту рассеивал лишь луч моего фонаря, а вокруг, как я уже сказал, все было покрыто слоем пыли. Но слоем ровным, нетронутым, поэтому впечатления грязи или какой бы то ни было неустроенности не было. Станцию словно прикрыли легчайшей газовой накидкой, как бы пытаясь чуть-чуть приглушить ее непереносимое великолепие.
Схожесть с московским метро заключалась, в основном, в уровне эстетического воплощения. В степени архитектурного и художественного совершенства. А отличие... Чисто технически можно назвать два коренных отличия открывшейся мне станции от станций столичного — да и любого другого метрополитена. Во-первых она была почти в два раза короче обычной, метров сорок-пятьдесят, не больше. А во-вторых, она была односторонней — то есть существовал всего один транспортный тоннель, колея которого проходила справа от платформы (по отношению к тоннелю, по которому я спустился). Диаметр тоннеля показался мне значительно большим, чем поперечник обычных, знакомых мне тоннелей метро.
Я прошел по платформе и подошел ближе к отливающей медью трехметровой фигуре в нише напротив. Сомнений нет! Игорь Васильевич Курчатов! Но это был не тот суровый и неприступный Курчатов, возвышающийся ныне на Двадцатой площадке. Здесь он был изображен задорно смеющимся, с чуть задранной вперед знаменитой бородой. В руках он держал модель атома с прикрепленными на проволочных эллипсах шариками электронов. От всей фигуры его веяло таким здоровьем, радостью и оптимизмом, что я невольно улыбнулся, хотя в тот момент мне было совсем не весело.
«Свой долг перед страной советские атомники выполнили!» И. В. Курчатов», — прочитал я на облицованном гранитом постаменте.
И от этих слов, от этого вышедшего из употребления слова «атомник» я неожиданно вздрогнул, по спине моей побежали мурашки, а в горле возник несглатываемый комок. Я словно почувствовал на себе дыхание истории. Я словно вернулся в эпоху всеобщей радости и пламенного энтузиазма, в эпоху, когда мои земляки еще понимали, во имя чего они трудятся и живут, — и гордились этим! — в эпоху вечной молодости и счастливого будущего... На миг мне показалось нереальным, что где-то наверху сейчас проклинают Президента, мечтают получить хоть какие-то деньги, не могут прокормить детей и, самое главное, не видят впереди ничего кроме неотвратимо надвигающейся старости и следующей за ней ее страшной спутницы...
Гигантское мозаичное панно, украшающее противоположную от путей стену станции, надолго приковало мое внимание. Я бы назвал его «Историей атома», а может быть, оно и впрямь так называлось. Там, в окружении катодных ламп, атомных реакторов, синхрофазотронов, вспыхивающих сверхновых, колб, реторт, всевозможных физических уравнений с неизменным «E=MC2» в центре — были изображены Ломоносов и Беккерель, супруги Кюри и Резерфорд, Эйнштейн и Ферми, Курчатов и Ландау (кстати именно благодаря Льву Давидовичу я позже заключил, что станция оформлялась не раньше шестьдесят восьмого года)...
Рассматривая узор на мраморных плитах пола, я не сразу понял, что замысловатая вязь представляет собой ни что иное, как стилизованное изображение атома. Оригинальность этого изображения заключалась в том, что каждый элемент раскинувшейся на полу картины обладал своего рода «самоподобием», и ядерно-планетарная структура повторялась внутри электронов, протонов и нейтронов, а внутри их соответствующих элементов вновь можно было разглядеть центральное ядро и огибающие его орбиты. На мой взгляд это была великолепная иллюстрация мысли о бесконечности уровней материи и их инвариантности по отношению к масштабу. И вообще мне подумалось, что эскиз узора создавал математик.
Свод зала украшали два плафона, чередуясь с тремя гигантскими бронзовыми светильниками. На одном из плафонов я разглядел что-то вроде бороздящего просторы Вселенной космического корабля, а на другом — панораму красивого города с высокими зданиями и прозрачными, повисшими в воздухе летательными аппаратами, — может быть, так автор представлял себе Снежинск будущего...
Да, о воздухе. Воздух был затхл. Не то, чтобы он обладал каким-то запахом или им было тяжело дышать, но ощущение было как в давно не проветриваемой комнате. Может быть, правда, это только казалось при неосознанном сравнении с бодрящей атмосферой большинства метрополитенов страны. Не знаю, во всяком случае, было ясно, что даже если где-то существуют вентиляционные шахты, то вытяжные установки давно не работают. Температура воздуха, по моему впечатлению, не превышала десяти-двенадцати градусов. Было относительно сухо.
Я спрыгнул с платформы и немного прошел вглубь тоннеля. Привычного потока воздуха не было. И ветер от приближающегося состава не ерошил непослушные волосы... По стенам тянулись толстые, покрытые пылью жгуты кабелей. Такой же пылью были покрыты рельсы, шпалы и бетонное основание. Я попинал ногой контактный рельс, смонтированный на кронштейнах сбоку и чуть выше ходовых рельсов, но и без того было ясно, что никаким электричеством здесь не пахнет...
Внезапно я почувствовал, как устал. Я понял, что держусь из последних сил и только спирт не дает мне рехнуться от всего увиденного. Но действие алкоголя уже начало проходить, появился озноб, чувство нервозности, которое, я чувствовал, вот-вот могло перейти в истерику или приступ страха. Я понял, что на первый раз достаточно. Пора возвращаться.
Пока я поднимался вверх по двумстам ступенькам, донельзя вымотанный и опустошенный, я понял, для чего предназначен этот наклонный тоннель. Здесь должны были быть смонтированы эскалаторы для подъема и спуска пассажиров, всякие приводы, звездочки и натяжные устройства. Должны? — спросил я себя. Ну так где же они? Однако этот вопрос был уже не по силам моему измученному впечатлениями мозгу.
С трудом поднявшись по скобам к пробитому два часа назад отверстию, к окну, за которым начинался привычный мир, за которым мерно посапывал в самом сладком предутреннем сне мой родной Снежинск, я забросил туда мешок, штормовку и уже было совсем приготовился протиснуться туда самому, как вдруг...
Не знаю, что это было. Возможно, мне просто почудился этот то ли скрип, то ли визг, раздавшийся где-то далеко внизу. Но тогда я замер на месте, повиснув на высоте третьего этажа, и, неестественно вывернув шею, все смотрел и смотрел в темноту уходящего вниз тоннеля, настороженно прислушиваясь и чувствуя, как у меня леденеют внутренности. Потом, словно очнувшись от гипноза, я одним движением вбросил свое тело в отверстие, вдребезги разбив при этом фонаря.
— Станция «Курчатовская»... — нервно пробормотал я, поднимаясь в кромешной темноте с пола и пытаясь хотя бы звуками голоса подавить охвативший меня страх. — Выход к магазину «Юбилейный» и школе номер сто двадцать шесть... Осторожно, двери закрываются...
* * *
МЕТРОПОЛИТЕН ИМЕНИ ЛОМИНСКОГО
После этого я заболел.
Высокая температура и бред. Мой мозг отказывался свести концы с концами. Я блуждал в темных переходах, и электрические кабели превращались в жалящих меня змей. Стены смыкались и с хрустом раздавливали мое тело. Постоянно хотелось пить. Постоянно не хватало воздуха. Время ночей растягивалось до бесконечности, а дни пролетали так быстро, что один раз я всерьез подумал, что Земля прекратила свое вращение, и в Штатах теперь вечный день. В вязком болоте моих кошмаров я множество раз пытался провести эллипс через шесть точек и не мог, никак не мог — и это, пожалуй, было самое страшное.
Первом ощущением, после которого я понял, что выздоравливаю, был свежий влажный поток воздуха от раскрытого настежь окна. Дождь в начале августа. После этого дело пошло на поправку.
Вы думаете, я еще долго набирался сил после моей болезни, не решаясь снова спуститься вниз? Черта лысого! Я спустился туда через два дня, после того, как впервые встал с постели. Спустился, убедился, что все это действительно существует, — и вернулся. На первый раз мне было достаточно. Иногда я думаю, что болезнь моя была ниспослана мне свыше в качестве своего рода передышки, чтобы успеть свыкнуться со всеми этими подземными делами и не сойти с ума.
Я начал спускаться вниз ежедневно, точнее, еженощно — днем приходилось отсыпаться на рабочем месте. Я целиком отрешился от жизни, оборвав практически все связи с кем бы то ни было, исключая, пожалуй, только сына и дочь. Подземелье — вот была единственная реальная для меня действительность. У меня пропали всякие страхи при спуске туда (хотя, памятуя о непонятных звуках, я теперь всегда вешал на пояс огромный охотничий нож), притупилось чувство удивления. Я словно начал делать какую-то большую работу, выполняя ее тщательно, методично, шаг за шагом...
Да, я называю это место Подземельем. Иногда — без тени иронии — метрополитеном имени Ломинского: в нашем городе это был единственный человек, именем которого я не постеснялся бы что-нибудь назвать. Но чаще просто — Кольцо.
Станций действительно шесть. И каждая станция — если, конечно, не считать вездесущей пыли и отсутствия эскалаторов -словно с иголочки, словно вот-вот зазвучит оркестр и будет перерезана голубая ленточка. Знаете, я часто представляю, что станции эти освещены ярким светом, что на платформах полно народу, слышны шутки, смех, из зева тоннеля дует свежий ветер, и, словно подгоняя его, на волю с шумом вырывается нарядный экспресс... И знаете — у меня спирает в горле. Я хотел бы каждый день ездить в этом голубом поезде...
Станциям я давал свои названия, потому что, к моему удивлению, несмотря на их полную завершенность, на стенах ни одной из них не было складывающихся в имена металлических букв.
О «Курчатовской» я уже говорил. Она стала как бы моей базой. От нее я путешествовал по тоннелям от станции к станции. Проделанный лаз я слегка расширил, чтобы удобнее было влезать-вылезать, а в дверь коридора врезал замок — на случай нашествия незваных слесарей-сантехников.
За «Курчатовской», метрах в шестистах, примерно в середине улицы Победы (под землей, разумеется) расположена станция «Уральская». По-другому ее назвать просто невозможно. Представьте себе отделанные красно-коричневым гранитом колонны с изумрудно-зелеными капителями, выполненными из змеевика и амазонита. Деревья, настоящие деревья! Проходя между ними можно забыться и решить, что находишься в лесу. А мозаичное панно на стене! Дивные горы, таинственные озера, дремучие леса, веселые речушки — вот она неизбывная красота древнего и вечно юного Урала... И выполнено это панно не какой-то там смальтой, а настоящими уральскими самоцветами, в первую очередь, яшмой самых разных цветов и оттенков, хотя есть здесь и оникс, и змеевик, и офиокальцит, и порфир — словом, все богатства уральских кладовых. В торце станции находится потрясающий Каменный Цветок — впервые увидев, я почти час любовался им, не в силах оторваться от этого чудесного зрелища. Я думаю, человек, который изваял его, — мастер от Бога, под стать бажовскому Даниле... На Цветке сидит большая красно-зеленая ящерка, тоже сделанная из камня, а позади, на стене изображены персонажи уральских сказов — в совершенно необычной, нетрадиционной, но очень привлекательной манере...
Дальше по линии идет «Рабочая», та что недалеко от «Синары», под горкой. В массивных пилонах, расположенных вдоль платформы, со стороны зала сделаны неглубокие ниши, в которых на невысоких мраморных постаментах находятся выполненные методом гальванопластики (я простукивал — они полые внутри) скульптуры, изображающие представителей разных профессий. Возможно, они должны символизировать наиболее распространенные занятия жителей Снежинска. Всего их семь, они чуть выше человеческого роста. Ученый — пожилой человек в академической шапочке на голове, в руке у него микроскоп. Инженер — средних лет мужчина, считающий на логарифмической линейке. Врач — стройная женщина со стетоскопом на груди, рядом с ней — маленькая девочка, которую женщина гладит по голове. Рабочий — молодой парень, придерживающий молот у правой ноги. Учитель — снова женщина, на этот раз пожилая, в очках, в руках у нее глобус, рядом мальчик, показывающий на глобусе Снежинск (не Москву, как я сначала подумал). Воин — неулыбчивый мужчина с автоматом на плече. И замыкает галерею Колхозница — полногрудая, веселая девушка со снопом пшеницы в руках...
Все эти фигуры чем-то напоминают скульптуры на станции «Площадь Революции» в Москве. Но очевидно, что их создавал другой скульптор. Они менее искусственные (но — не менее искусные!), более человечные, более жизненные. И несмотря на кажущуюся наивной символику они не выглядят смешными. От них веет гордостью и одухотворенностью...
От «Рабочей» — как и от следующей станции, которую я называю «Снежной», — вправо отходит еще один тоннель, но об этих тоннелях я скажу чуть позже. «Снежная», расположенная под сто двадцать первой школой, поражает своей отделкой из белого мрамора и других материалов белого цвета. Самое интересное, что я не сразу понял всю прелесть этой станции. Мне помешали пыль и темнота. Но когда воображение научило меня представлять мое Подземелье так, как оно должно выглядеть в свете ярких приветливых ламп, умытое и вычищенное, радостное и спокойное — тогда и только тогда, проникнув мыслью сквозь убивающую душу серость, постиг я то нежное, еле уловимое очарование зимней сказки, веющее от каждой частички этой станции...
Под хирургическим корпусом находится станция, которую я после долгих раздумий назвал «Зоологической», хотя понимаю, что название это ей не вполне подходит, здесь нужно что-то менее официальное, что-то более нежное, интимное... В самом центре станции воздвигнуто нечто вроде огромного дерева или, возможно, увитого ползучими растениями утеса, на который взгромоздились самые разнообразных представителей животного мира наших лесов. На нижних уступах с разных сторон расположились лось, медведь, волк и кабан, чуть выше устроились рысь, косуля, заяц, токующий глухарь, над ними — всякая мелюзга вроде куниц, белок, ворон и дятлов, а самую вершину венчает распахнувший громадные крылья коршун. Все это выполнено из черного чугуна, и даже неспециалист легко может распознать знаменитое каслинское литье... Выполненные из серо-голубого мрамора колонны станции слегка расширяются к капителям, похожим на небывалые фантастические растения. По-моему, светильники станции скрыты именно там, за капителями, и я представляю, какой мягкий, ласкающий свет должен заливать этот зал, словно солнцем озаряя центральную композицию... На стене — снова мозаика. Изображение напоминает гигантский орнамент, на котором десятки, если не сотни животных как бы перетекают в друг друга, не позволяя разобрать, где начинается одно легко-стремительное тело и заканчивается другое... Мне кажется, детишки были бы без ума от этой станции, часами простаивая на ней и тараща изумленные глазенки на чье-то безвестное мастерство...
И, наконец, последняя станция — это «Площадь Ленина». Я уверен, что так она и должна была называться. Здесь на барельефах под потолком и маленький Володя Ульянов, и «мы пойдем другим путем», и шалаш в Разливе, и выступление с броневика, и «мир — народам!» и что-то еще, выполненное с известных картин. Бронзовый Ленин в торцевой нише протягивает вперед руку, а на стене за его спиной стреляет «Аврора», и группы матросов и рабочих бегут куда-то вдаль с винтовками наперевес...
Ладно, я увлекся. Вам, конечно, ничуть не интересно знать, как оформлены эти станции, потому что на языке у вас вертится и сушит вам глотку вполне понятный вопрос. Хорошо, я сейчас перейду к нему — но вот что я все равно хочу сказать вам. Человек, который задумал именно такое исполнение снежинского метрополитена, — гений!.. Гений, потому что он выразил самую суть города, воплотив въяви его бессмертную душу... Подумайте сами! Прекрасные люди в окружении прекрасной действительности, которая помогает им творить и вдохновляет их на новые подвиги!.. Энергичные «Курчатовская», «Рабочая» и «Площадь Ленина» воплощают в себе пафос труда, творчества и революционного прорыва в будущее, а мягкие и искренние «Уральская», «Снежная» и «Зоологическая» словно поддерживают их, неся людям так необходимые им гармонию, нежность и чистоту...
Я бы хотел жить в таком мире.
* * *
СОМНЕНИЯ И ВОПРОСЫ
Да, я понимаю ваше нетерпение. Обходя пещеры тоннелей и любуясь дворцами станций, я, как и вы сейчас, мучился одним и тем же вопросом.
Почему именно метро?
И этот вопрос моментально распадался на десятки мелких вопросов. Когда оно был построено? Кто его строил? Для чего было предназначено? Почему горожане ничего не знают о нем? Почему оно не было введено в строй? Почему не были проложены эскалаторы? Почему? Почему? Почему?..
Шаг за шагом я получал ответы на часть из этих вопросов, но так и не мог ответить на главный.
Первое, что стало очевидным с самого начала, это то, что строительство метрополитена по непонятным причинам было окутано такой завесой секретности, какая, пожалуй, не снилась в розовых снах ни одному работнику ни одной когда-либо существовавших на Земле режимных служб. Степень этой секретности можно оценить хотя бы по тому, что в городе, где на каждом шагу можно услышать те или иные атомные секреты (и это при наличии якобы надежнейшей системы их охраны), подавляющее большинство населения ни разу (чего было бы более чем достаточно для распространения слухов) не слышало об этом строительстве!..
После долгих размышлений я решил, что метрополитен строился примерно пятнадцать лет — с середины шестидесятых до конца семидесятых годов. Нижнюю границу я определил исходя из рассказа дяди Коли — разумеется, именно туда канул в шестьдесят шестом году эшелон с оборудованием, так нигде во ВНИИП и не всплывшим. И, судя по дядиным словам, не один эшелон. Вероятно, для сохранения секретности подобные дела поручали разным людям, и далеко не все из них обладали присущей дяде степенью компетентности и проницательности. Сдал, расписался — и конец!.. Верхняя граница была выведена мною из тех соображений, что, лазая под землей подростком, я отчетливо слышал доносящийся снизу шум, и теперь, восстанавливая в памяти характер этого шума, был абсолютно убежден, что он принадлежал подземным электропоездам. Значит в то время работы велись полным ходом, а метро готовилось к введению в эксплуатацию. То, что конец работ приходится именно на семидесятые годы, я решил также, изучая некоторые особенности живописных и архитектурных элементов станций: этот стиль был характерен только для семидесятых годов, и поскольку оформление станций производится на завершающем этапе, то именно тогда что-то помешало их открытию.
Насчет строителей я окончательного решения не принял. Я не хочу показаться смешным, строя какие-либо предположения, но в Снежинске не может не быть людей, причастных к этому строительству. Не может — и все тут. Возможно, некоторые из них (немногие, иначе информация так или иначе бы расползлась) были целиком в курсе строительства; они и по сей день прекрасно представляют все то, о чем я сейчас рассказываю (и эти люди умеют хранить секреты!). Другие работали там, скорее всего даже не понимая, где это место находится (для них создали подходящую легенду, взяли подписку, к месту работы везли кругами в закрытой машине — и так далее). Но основную массу, я уверен, составляли военные строители не «нашего» стройбата, а возможно, и заключенные, привозимые туда на своего рода «вахты». Может быть, они и жили там, хотя никаких свидетельств этому я не обнаружил.
Меня спросят: как же так? Строительство метро всегда начинается с закладки шахты, из которой вынимают десятки тысяч кубометров грунта. Где такие шахты в Снежинске? Где вывозимый грунт, который должны были видеть все горожане?
Я тоже долго не мог ответить на эти вопросы. К вынимаемому грунту я еще вернусь, а вот насчет шахт скажу вам определенно. В городе были заложены две шахты, о которых горожане не знали по одной простой причине: обе они находились на территории обычных, ничем не примечательных строительных площадок.
Где именно?..
В принципе, хорошенько поразмыслив, вы бы сами смогли ответить на этот вопрос. Маленькая подсказка. Вспомните, пожалуйста, примеры, пожалуй, уникальных для «семидесятки» долгостроев, длящихся чуть ли не по десятилетию. Напрягайте, напрягайте мозги — историю родного города надо знать во всех ее проявлениях... Вспомнили? Верно. Один из них — это многолетнее возведение нового хирургического корпуса (кстати, на его строящемся фасаде так долго висел лозунг «Слава первостроителям города!» — что, в конце концов, начало казаться, что заложили его именно первостроители). Ну, а второй долгострой? А? Тоже правильно. Только сооружение не одного «Универмага», а всего комплекса зданий на площади Ленина — и «Универмага», и «Дома связи», и «Снежинки». Задумались? О чем, по-вашему, говорит затягивание на долгие годы строительства в городе с прекрасным финансированием? И не кажется ли вам, что указанные объекты совпадают с чем-то еще? С какими-то точками, о которых я уже рассказал вам...
Не буду вас утомлять. Ответ прост. Основная шахта находится сейчас под хирургическим корпусом. Причем скажу больше: эта шахта прокладывалась по месту какой-то более древней выработки. Я нашел множество горизонтальных штреков, на исследование которых у меня пока не было времени, потому что, пройдя только по одному из них, я убедился, что он тянется более чем на триста метров, а их там десятки. Так вот, выскажу предположение (на самом же деле, это мое твердое убеждение), что первые строители метро спускались вниз именно по этим старым выработкам, ну а потом, естественно, шахта была расширена..
Но вот в чем дело: шахта достаточно широка, чтобы принимать значительное число рабочих, но совершенно непригодна для подачи на поверхность большого объема грунта. То есть клеть человек на двадцать там есть и до сих пор, но она абсолютно не приспособлена для транспортировки породы. Нет там также никаких наклонных выработок со скипами, вагонетками или конвейерами. Нет — и все. Что? Тоннели для эскалаторов? Те наклонные эскалаторные тоннели, о которых я говорил, с поверхностью земли не сообщаются и никогда не сообщались...
Все сказанное относится и ко второй, несколько меньшего диаметра шахте под «Универмагом». Разумеется, никаких входов из подвалов в эти шахты сейчас не существует по той простой причине, что горловины шахт перекрыты плитами и залиты бетоном фундамента, на котором возвышаются эти два, столь привычные глазу горожан здания...
Но вот вам еще загадка: на четырех оставшихся станциях никаких шахт нет. Как попадали туда люди? Ответ один — только по постепенно прокладываемому тоннелю. С точки зрения подвоза на рабочее место это, возможно, и неплохо: сел на дрезину — и поехал. А вот с точки зрения доставки туда проходческих комбайнов и обратной транспортировки того же грунта — это еще надо подумать. Но факт остается фактом: метрополитен строился практически изнутри. Даже, казалось бы, такие объекты как вентиляционные шахты, которые вполне доступно и целесообразно делать с поверхности земли (есть где развернуться технике), тем не менее, по многим признакам, также прокладывались снизу. Кстати, о вентиляционных шахтах. Наземные их части до сих пор существуют (я пробирался по ним до самого верха), и в пяти случаях из шести они находятся внутри строений местных трансформаторных подстанций. Вентиляционные киоски окружены распределительными щитами, намертво к ним приваренных. Однако решетки киосков не заделаны, что, видимо, позволяет даже при неработающих вентиляторах проникать свежему воздуху внутрь метрополитена.
Частично становится понятным, почему так и не были смонтированы эскалаторы. Начало монтажа эскалаторов знаменовало бы выход строительства на поверхность, то есть практически рассекречивание его. Несомненно, рано или поздно так и должно было случиться — это не могло не входить в планы его создателей (хотя иногда у меня появляется безумная мысль, которую я стараюсь прогнать подальше, но она снова и снова возвращается в мою голову: а вдруг снежинское метро с самого начала строилось как некая «вещь в себе» — просто так, из любви к искусству?), однако рассекречивания не произошло. По непонятным причинам перед самым завершением был отдан приказ на срочное свертывание строительства.
Срочное или аварийное? Последнее больше напоминало истину. Никакой срочностью не объяснишь тот факт, что все оборудование, наверное, на миллионы тех, старых рублей было оставлено внизу.
Оставлено или брошено?
Когда я впервые столкнулся с этой мыслью, мне сделалось нехорошо. Помню, как я несся по темному тоннелю от «Площади Ленина» к своей «Курчатовской», спотыкаясь, падая, поднимаясь и все проклиная и проклиная себя за слабоумие. Мозг услужливо подсказал ответ, который едва не стоил мне тогда психического срыва.
Радиация! Как же я сразу не понял! Радиоактивное заражение тоннелей. А я брожу по ним, глазея по сторонам с любопытством кретина, не ведая, что меня подстерегает...
Я уже считал себя покойником. Не жильцом. Однако дома я взял себя в руки и прежде чем бежать сдавать кровь на анализ (как решил по пути) позвонил школьному приятелю, который работает на Двадцатой. Звонок в три часа ночи (о времени суток я сообразил немного позже) всполошил его, но уже назавтра я спускался вниз с дозиметром в руке и не успокоился пока не прошел по всему Кольцу.
Радиации не было.
А вопросы остались.
И вот еще какая проблема волновала меня. Я покажу на карте. Глядите. Нарисованный эллипс захватывает шестой, девятый и двенадцатый микрорайоны Снежинска, то есть территорию, ограниченную улицами Свердлова, Васильева, Победы, Щелкина, и Новой. Ладно, оставим пока в покое Новый город, возведение которого во времена разработки проекта, возможно, еще не планировалось, но, простите меня, почему же без метро оказалась самая старая часть города — к востоку от Свердлова?.. Но это тоже не главное. Даже ребенок скажет вам, что метро (как, впрочем, и другие виды общественного транспорта) создается, в основном, для организации пассажиропотоков от жилых районов до места, связанного с производственной деятельностью основной части населения! Короче, от дома — до работы!
Так почему же эллипс снежинского метро не захватывает хотя бы Девятую площадку? Использовать метрополитен для городских перевозок — это даже не смешно: дольше будет спускаться под землю.
Однако тоннель в сторону Девятой есть. Я уже упоминал об ответвлении от «Рабочей». Однако этот тоннель рождает больше вопросов, чем помогает что-либо объяснить. Во-первых, он уже тоннелей основного кольца, хотя путевая колея у него та же. Во-вторых он вовсе не достигает Девятой, а где-то в районе городского кладбища или даже, возможно, ближе к городу разветвляется на три тупиковых тоннеля, в которых организовано депо. К делу это не относится, но, скажу: там находится девять трехвагонных составов, по-моему, в весьма приличном состоянии... Да! От «Снежной» идет тоннель такого же диаметра и примерно в ту же сторону, однако и он обрывается метрах в двухстах от станции. В тупике установлен проходческий щит. Рельсы не уложены. Все.
И хотя тоннели эти (Сортировочный и Тупиковый, как я назвал их) не были ничем особым примечательны, я нередко сворачивал в них с Кольцевой линии. Не знаю почему, но их странное отличие от других тоннелей заставляло думать, что разгадка кроется именно в них. Там же я бродил и седьмого ноября, пытаясь найти ответы на проклятые вопросы, когда случилось то, о чем я до сих пор не могу вспоминать без содрогания.
Я шел от депо по Сортировочному, и до стрелки мне оставалось около двухсот метров, когда почувствовал, что в правый кроссовок попал камешек. Поставив фонарь на землю, я нагнулся, чтобы расшнуровать обувь, и в этот момент увидел это.
На пыльных шпалах ясно отпечатались огромные следы с ужасными кривыми когтями.
* * *
ЗВЕРЬ
Что там Робинзон Крузо! У него в руках было ружье, за поясом топор и нашел он все-таки человеческие следы!..
Я застыл на корточках, сжавшись буквально в комок и ожидая, что неведомый зверь вот-вот окажется у меня на спине, терзая и раздирая когтями мое тело. Страх буквально клокотал во мне, смешиваясь с острым чувством безнадежности: до единственного выхода наружу было километра два тоннелей, где, сами понимаете, возможности спрятаться или свернуть не существовало.
Я проклинал себя за беспечность. Не знаю почему, но за эти четыре месяца я совершенно исключил для себя возможность какой-либо опасности в Подземелье. Те странные звуки, которые я услышал в первый мой приход сюда, были со временем легкомысленно отнесены мною к начинающемуся тогда бреду. Раз за разом я становился все беспечнее, все чаще и чаще забывая брать охотничий нож — вот и сейчас у меня не было никакого оружия, никакой возможности защитить себя.
Я даже не пытался строить каких-то гипотез о происхождении этих следов — хотел бы я посмотреть на вас в этот момент! — и единственной мыслью, которая, помню, плясала у меня в голове, была: «Только не крысы. Пожалуйста, только не крысы!..»
Постепенно ступор, охвативший меня, прошел. Я медленно разогнулся и осторожно посветил фонарем в темноту перед собой. Потом так же осторожно посветил назад. Никого. Было абсолютно тихо. Способность соображать постепенно возвращалась ко мне. Позади меня зверя быть не могло — я шел от самого депо, где спрятаться негде. Значит он был здесь до меня — и до моего захода в Сортировочный вернулся на Кольцевую. Я снова осветил фонарем шпалы.
Так и есть! Чужие следы шли как туда, так и обратно, причем нетрудно было убедиться, что мои следы везде шли поверх них. Поверх — и как поверх! Оттиски моих кроссовок находились внутри отпечатков чудовища, видимо, бредущего по шпалам как и я. Я не следопыт, но мне удалось разглядеть еще одни, чуть меньшие отпечатки, из чего я заключил, что зверь шел на четыре лапах. Кто же это мог быть?..
Это я сейчас излагаю все так связно и красиво. Тогда же это были лишь обрывки мыслей, из которых я, скорее, подсознательно выстраивал общую картину.
Образ гигантской крысы с жирным телом, с длинным жестким хвостом, с невыразимо мерзким оскалом верхних зубов преследовал меня, но, вняв голосу разума и выбросив из головы леденящие душу образы фильмов-ужасов, я предположил, что здесь просто-напросто (!) прошел медведь. Откуда он взялся, это был второй вопрос, но, согласитесь, легче (и даже как-то спокойнее) вообразить в метро этого крупного и, пусть даже, нередко опасного хищника, чем неведомое чудовище вроде крысы-мутанта или какой-нибудь гигантской гиены...
Дорога была одна, и я медленно двинулся вперед, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Почему-то я решил первым делом добраться до станции, где, как мне казалось, не будет такой безнадежной — вперед-назад — альтернативы моему перемещению. Там можно будет сообразить, куда направился зверь, и рвануть по Кольцу в другую сторону — до спасительной «Курчатовской».
Я приблизился к месту примыкания Сортировочного к Кольцу. Своды Кольцевой были раза в полтора выше, поэтому темнота сразу словно приблизилась, распахнув свои объятия. Я посветил фонарем сначала направо, потом налево — и ахнул!
Следы были везде!
Повторяю: я не следопыт. Возможно, зверь гулял здесь еще неделю назад, а я просто не обращал внимания на отпечатки в пыли. Но сейчас-то мне нужно было принять решение, в какую сторону идти, и я, словно Буриданов осел, оказался перед смертельной дилеммой.
Вообще-то я шел в депо со стороны «Рабочей», и если я никого не встретил по дороге, значит, логично предположить, что идти стоит именно туда. Однако, кто осмелится утверждать, что зверь, прогулявшись, скажем, до «Снежной» или «Зоологической», пока я был в депо, не решил навестить ту же «Курчатовскую»? И я просто-напросто побреду за ним вслед!.. Или же, возможно, он сидит (и сидел!) где-нибудь на ступеньках эскалаторных тоннелей «Рабочей» или «Уральской» (я не заходил ни на одну из этих станций), ожидая моего возвращения, чтобы познакомиться со мной поближе?
В конце концов, я все-таки двинулся к виднеющейся слева «Рабочей», в основном, руководствуясь одним соображением: отсюда ближе всего до «Курчатовской». Успокаивал я себя тем, что, возможно, следы вот-вот кончатся, завернув назад, и тогда я уже беспрепятственно пойду вперед.
Зверь прыгнул на меня с платформы.
Все произошло настолько неожиданно, что я даже не успел по-настоящему испугаться. В свете взметнувшегося вверх фонаря я увидел только продолговатую черно-белую морду с клыками под задравшейся верхней губой и светлое, почти белое шерстистое тело.
Я уверен, меня спасла только случайность. Зверь явно ориентировался на свет моего большого шахтерского фонаря, который я нес чуть впереди тела, поэтому он промахнулся (выбив тем не менее фонарь из моей руки и сбив меня с ног) и тяжело ударился об облицованную плиткой стенку станции. Вскочив и дико вскрикнув, я, ничего не соображая, бросился обратно. Упавший фонарь продолжал гореть, светя мне прямо в спину, а я продолжал бежать, сначала видя перед собой в луче света свою все удаляющуюся тень, а потом на мгновение свет померк, и я услышал за собой тяжелую и в то же время мягкую поступь моего преследователя, тень которого поглотила мою тень и тоже постепенно убегала вперед с каждым мягко-тяжелым царапающим шагом и раздающимся ему в такт вдохом-выдохом за моей спиной...
Только потом я осознал, что поступил единственно верным образом. Влетев в уходящий вправо Сортировочный, я быстро-быстро полез вверх по стенке, цепляясь за выступающие части металлической отделки тоннеля и идущие по стенкам кабели. Здесь у меня провал в памяти, однако, хорошо помню, что, упершись руками в выступающий стержень арматуры, я пытаюсь, пытаюсь и все никак не могу закинуть вторую ногу за проходящий под потолком тоннеля кабель — и в этот самый миг слышу или, вернее, всем телом чувствую сотрясающий стенку тяжелый удар, а сразу вслед за этим раздается гулкий долгий звук лопнувшего кабеля и отвратительное царапанье когтей по металлу...
Точно не знаю когда, но в какой-то момент я осознал, что зажат между сводом тоннеля и двумя идущими вдоль него кабелями. Как я ухитрился туда забраться и по сей день остается для меня неразрешимой загадкой. Зад мой висел в пустоте, лоб упирался в потолок, а ноги свешивались по разные стороны кабелей. Вещмешка на спине не было, и я полувспомнил-полупредположил, что сбросил его где-то на той стометровке, которая едва не стоила мне жизни.
Снизу раздавалось громкое и неприятное урчание. По звукам я предположил, что зверь пытается дотянуться или допрыгнуть до меня, но, похоже, без особого успеха. Это внушило мне некоторый оптимизм, поскольку устроился я достаточно надежно и падение от усталости мне, во всяком случае, не грозило.
Довольно долго я не мог заставить себя перевернуться лицом вниз. Во-первых, мне казалось, что при этом я либо сорвусь, либо лопнет кабель. Во-вторых, я думал, что своей излишней подвижностью могу привести зверя в ярость, и он, наадреналиненный, таки достанет меня. А в-третьих, меня просто пугала возможность воочию увидеть своего противника...
Переворачивался я долго. Зверь прекратил бродить по тоннелю взад и вперед и, судя по тяжелому дыханию, сел прямо подо мной, наблюдая за моими действиями. Я освободил левую ногу, медленно перенес ее вправо и, зацепившись ею за правый кабель, осторожно повернулся вправо, придерживая локтем левый кабель. Затем я подтянул к животу правую ногу и, высвободив ее из-под левой, рывком попытался зацепить за соседний кабель — и промахнулся.
Тело мое провалилось вниз, описав дугу; я чуть не сорвался и сразу же ощутил удар воздуха у самой ноги, а затем услышал шумное падение огромного животного. Но руки мои уже обрели обе опоры, и, не дожидаясь, пока зверь прыгнет во второй раз, я торопливо подтянул правую ногу к кабелю, зацепился за него и только после этого, окончательно убедившись в надежности своего положения, перевел взгляд вниз.
Это был не медведь!
Мой фонарь все еще продолжал светить издалека, и в неясном полумраке я различил громадное белесое существо с двумя черными полосами на узкой, вытянутой морде.
Гигантский барсук!
Изумление мое было столь велико, что я почувствовал, как обмякли мои мышцы, и я, на какой-то миг потеряв контроль, чуть было не свалился вниз. Чудовище было едва ли не крупнее медведя, во всяком случае, метра два в длину и не меньше метра в высоту. Оно то и дело поднимало голову и внимательно смотрело на меня крохотными, едва заметными глазками. Дважды оно подходило к стенке тоннеля и, поднимаясь на задние лапы, начинало неистово царапать по ней, цепляя и раскачивая кабели. Несколько раз оно принималось мерзко урчать (отчего у меня прямо-таки леденела кровь), заканчивая урчание злобным утробным похрюкиванием.
Судя по всему, зверь никуда уходить не собирался. Возможно, этот тоннель был его родным домом, а возможно, он, подобно многим хищникам, мог караулить добычу бесконечно. Разумеется, я помнил, что барсуки питаются лягушками, ящерицами и змеями, но, боюсь, такому барсуку этого было бы не вполне достаточно. Бросившись на меня, он четко обозначил свои пристрастия и приоритеты.
Так прошло около получаса. Барсук бродил подо мной по тоннелю, удаляясь метров на сорок-пятьдесят, но все время возвращаясь.
К тому моменту я уже мог рассуждать здраво. Да и времени у меня было сколько угодно. Оружием я не был обременен. Силой мышц тоже похвастаться не мог, хотя твердо решил, что если мне придется вступить с ним в бой, надо будет попытаться либо удушить его, либо сломать ему шею. Смешно думать, что он не попытается воспрепятствовать этому моему намерению, но тут уж как Бог даст. Во всяком случае, подумал я, возможно, стоит обернуть левую руку штормовкой, чтобы попытаться заткнуть зверю пасть. Я не Мцыри, но я твердо решил бороться за свою жизнь.
Расстегивая штормовку, я машинально сунул руку в карман, надеясь обнаружить что-нибудь, способное помочь мне, и наткнулся рукой на небольшой предмет, легко уместившийся в ладони.
Зажигалка.
* * *
|
