Автор: Абдурахман Попов 

Ко мне подошёл Бык.
- Сегодня твоя очередь, — сказал он.
Я посмотрел на улицу: у входа на табурете, с протянутой ладошкой сидела Едрёна-Матрёна. Я подошёл к ней, поднял вместе с табуретом и направился за угол. Старуха материлась, обнимая меня за шею. Несколько человек остановилось, дабы запечатлеть это событие на телефоны. Я зашёл за Торговый Центр и поставил табурет с восседавшей на нём старухой к стенке. 
- Бабуля, очень тебя прошу… — начал я.
Она плюнула в меня. Я достал червонец, вытер плевок и вложил бумажку ей в руку.
-… не приходи больше.
Я вернулся в центр. Посреди зала, широко расставив ноги, стоял Бык. На плече рация, на поясе связка ключей, под ногтями грязь. От Быка попахивало мужиком и цветочным одеколоном. Утром больше одеколоном, чем мужиком, а в конце смены наоборот. Люди обходили его стороной.
Бык смотрел на меня и ухмылялся. Я обернулся — на площадке у входа устраивалась поудобнее Едрёна-Матрёна. Рабочий день начинался.

Как-то раз моя жена чистила картошку и порезала палец.
- Это ты ВО ВСЁМ виноват! — сказала она мне.
- И в чём моя вина? Разве ножи не должны быть острыми?
- Должны, но не слишком!
Через минуту мы орали друг на друга, а между нами стоял наш семилетний сын и кричал нам обоим, что уйдёт от нас. Я собрал все ножи и затупил их на «болгарке». Больше месяца мы пользовались тупыми ножами, принципиально не точили их. Я был принципиальным, жена была принципиальной. Два принципиальных человека могут запросто разрушить свою собственную семью. Ножи поточил сын, не очень хорошо.

По пути на работу я покупал чекушку и мятные леденцы. Я не мог работать трезвым. Не мог слушать байки Быка. Не мог смотреть на людей. 0,25 помогали. 
Я работал уже больше года, и за это время никто не нарушил порядок. Не было людей, способных на это. Правда, периодически из отделов пропадал товар — его воровали сами хозяева, вешая недостачу на продавцов. Продавцы ходили в гости друг к другу, и за стаканом чая перемывали кости своим хозяевам. На большее у них не хватало духу. За всё время я ни разу не заговорил с ними.
Уже в первый рабочий день я выяснил, что большинство посетителей Торгового Центра просто прогуливаются по этажам. Им больше негде было гулять, нечего было больше делать. Они приходили целыми семьями, домами, районами. Они слонялись по Центру, этаж за этажом, никогда ничего не покупая. Неудивительно было, что предприниматели крали сами у себя. На второй рабочий день я припас чекушку.

Собственно, чекушку я покупал и по пути домой. Но пить при жене я стеснялся. Почему-то.
Мы молча ужинали. 
- Расскажи что-нибудь, — просила жена, за полчаса до её сериала.
Я начинал рассказывать: 
" Однажды в армии меня послали на склад перебирать картошку. Я так сильно хотел спать, что плюнул на всё, забрался в клеть, улёгся прямо на картошку и вырубился. По мне бегали мыши, а я не в силах был пошевелиться, так хотелось спать. Потом пришёл начпрод и вырубил меня уже по настоящему."
Или:
" Однажды повара по недосмотру вывалили в котёл с перловкой несколько банок протухшей тушёнки. Вонь в столовой была невероятная. Столы были заставлены мисками со вторым. Никто не притронулся к еде. А я очень сильно хотел есть, очень. Я съел порцию, затем вторую. Потом третью. У меня распух живот, бляха впилась в брюхо так, что я не мог дышать. Я задыхался, был на волосок от смерти. Пришлось сунуть два пальца в рот. Тяготы армейской жизни."
Я видел, как глаза жены наполнялись слезами.
- Ты просто скотина, свинья. Ты скот — ты понимаешь это? — говорила она и уходила к телевизору, глотая слёзы.
Мне было больно смотреть на это, и в то же время мне это нравилось. Как тут разобраться? Теперь мне никто не мешал. Самое время поразмыслить об этом. Я доставал чекушку и тихо напивался. Уже очень давно мы с женой спали на разных кроватях.

Однажды в Центр пришли рабочие и на крохотном пятачке, между двумя павильонами, установили стеклянную будку, с дверью и маленьким оконцем. Будка была смехотворно мала, и непонятно было её предназначение. Добрую половину места занимал старый, советский ещё, сейф.
И может быть из этого сейфа и вылез тайком лилипут, так неожиданно он появился. Таких маленьких людей я видел только по телевизору. Это был самый настоящий лилипут — он ходил переваливаясь, отклячив зад. Он немного косил. У него был аккуратный горбик. Это был лилипут, но он не веселил людей, катаясь в цирке на собаках, нет. Он был часовщиком.
Лилипут сидел, освещённый «сталинской» лампой, сунув увеличительное стекло в глаз и чинил хрупкие механизмы. Он был похож на колдуна, на гнома, на мудрую обезьянку. Был похож на человека.
Когда не случалось работы — а это было частенько — лилипут доставал, кряхтя, из сейфа огромный фолиант и водрузив его на стол, принимался за чтение. Я не знал, что он читает, обложка была обёрнута газетой. Лилипут водил пальцем по строчкам, что-то шептал про себя, улыбался. Иногда, при помощи увеличительного стекла, он рассматривал фотографии. Книга, видать, была интересной.
Бык невзлюбил часовщика. Сказал мне, что чувствует отвращение. У Быка были чувства, кто бы мог подумать. А я боялся подойти к лилипуту, боялся заговорить с ним. Кто я? Всего лишь скотина.

Лилипут стал оправданием всего человечества и моей жизни в частности. Я наблюдал за ним и становилось легче. Лилипут же не замечал никого и ничего. Он чинил часы и читал свою книгу. Хотел бы и я так. Но куда девать 44 размер ноги? Пивное брюхо? И как вернуть пропитое и проёбаное? Своими трясущимися руками?

Приближался Новый год и я решил сменить работу. К чёрту всё, пойду грузчиком. Пить можно и там.

- Гляди-ка, сейчас хохма будет, — сказал мне на ухо Бык.
Он подошёл к будке часовщика, вытащил из кармана петарду, поджёг её и перекинул через стенку. Лилипут сосредоточенно работал.
- ОСТОРОЖНО! — крикнул я ему.
Это был первый и последний раз, когда я заговорил с ним. Лилипут поднял голову и удивлённо осмотрелся вокруг. И тут раздался взрыв. Лилипут вскрикнул и взмахнул руками. Детали и инструменты разлетелись в стороны, увеличительное стекло выпало. Лилипут скатился со стула и выбежал из будки. Он плакал. Многие из вас видели плачущего лилипута? Беднягу всего трясло. Его вид причинял мне боль. Бык хохотал. Лилипут топнул ногой, зашёл в будку, взял пальто и шапку и ушёл.
Я зашёл в кабинку часовщика. Собрал с пола всё, что мог найти. В сейфе торчали ключи и я открыл его. Достал книгу и раскрыл на титульной странице:
НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС

ТОМ ПЕРВЫЙ

ИЗДАНИЕ ТРЕТЬЕ, ДОПОЛНЕННОЕ

Я пришёл домой в умат пьяным. И меня ожидал сюрприз. Едва я переступил порог, жена вывалила передо мной кучу пустых чекушек.
- Твои заначки, дорогой.
- И что дальше?
- Знаешь, что я поняла?
- Насрать.
- Я поняла, что ты не мужик. Ты НЕ МУЖИК! Одни чекушки – и не одной поллитры! Ты трус! Ты даже выпить по-настоящему боишься. Ты мелкий пакостник, ты даже трахнуть меня не мог по настоящему, только на четвертушку! Своим мелким члеником! Со своими мелкими оргазмами! Со своим вонючим перегаром!
- Как ты сказала?
- Я сказала тебе – ты не мужик. И иди умойся.
Я немножко подумал и влепил ей пощёчину, затем вторую. Рука разошлась и я отвесил третью. Жена сползла по стене и зарыдала. И тут я увидел сына. Он нёсся на меня как танк, выставив вперёд руки. В его глазах была ярость. Я был так удивлён, что даже не пытался защититься. Сын воткнул мне кулаки прямо в пах. Когда-то я учил его поступать так с плохими дядями. Теперь я и сам стал таким. Я валялся на полу, и сквозь туман видел как сын склонился надо мной. 
- Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! – кричал он.
Я хотел лягнуть его ногой, но он вовремя отскочил. Молодец какой. 
Не знаю сколько я провалялся. Я встал, немного попрыгал на пятках. Я осмотрелся: шкафы были вывернуты, жены с ребёнком не было. Я остался один. Теперь я могу ходить голышом, с сигаретой в зубах. Могу запеть фальцетом. Могу залезть в ванную и окропить её красненьким. Остался один. 
Я окрыл чулан и отодвинул в сторону старые пластинки. За ними стояла нетронутая чекушка. Я взял её и увидел отрезок стальной трубы, сантиметров шестьдесят. Я подержал её в руках, взмахнул пару раз, рассекая воздух. Выпил водку одним махом, сунул трубу в рукав куртки и вышел из дома. Я направился к дому Быка.

Ну улице валил снег. Он шёл снизу вверх, слева направо, справа налево и по диагонали. Порой мне чудилось, что я шагаю по небу, вниз головой. Никогда в нашем городе не было такого снегопада. Я дошёл до Быковской девятиэтажки и спрятался за деревьями. Было ни тепло, ни холодно. Было никак. Не помню сколько я простоял в этом сумашедшем снегопаде. Я думал о лилипуте. Что он сейчас поделывает? Сидит на подоконнике, за цветочными горшками и смотрит на снег? Лежит в обнимку с котом и кот мурлычет ему в ухо? Есть ли у него женщина, способная утешить его?

Услышал я Быка раньше, чем увидел. Я выглянул из-за дерева – он шёл со своей маленькой дочкой и что-то рассказывал ей. Должно быть, с Ёлки возвращались. Я пропустил их вперёд, к подъезду. Неслышно подбежал сзади, размахнулся и опустил трубу на голову Быка. Он закричал, упал на колени и закрыл голову руками. Я ударил по рукам, его пальцы хрустнули. Бык упал лицом в снег. Я крушил его затылок до тех пор, пока он не изменил очертания под шапкой. Я посмотрел на девочку – она кричала широко раскрыв рот, но не издавая при этом ни звука. Бывает же такое. 
- Держи, малыш, — сказал я и протянул ей трубу. Она схватила её обеими руками и у неё прорезался голос. Сверху застучали форточки. Я бросился бежать. Крик девочки преследовал меня. Я понял, что он будет со мной до самой смерти. 

Я шёл к мосту, загребая снег ботинками. Я обернулся и посмотрел на свои следы – будто великан чертил за мной двумя пальцами. Мои ноги промокли. Наплевать.